Небольшое отступление. В предыдущем абзаце у меня написано «пока мы находились в Буру». Те, кто привык к правильному литературному языку, наверняка захотят меня поправить: надо говорить и писать «пока мы находились в Буре». Чисто литературно вы правы, но местное население говорит именно «в Буру». Это я помню еще из бесед отца, его сестер Елизаветы Петровны и Улиты Петровны, их племянника Юрия, когда они разговаривали между собой. Можно, конечно, сказать, что неграмотное население привыкло так говорить, но зачем повторять их ошибки? Что интересно, отец был очень грамотным человеком, ошибки при письме совершал крайне редко, речь была поставлена очень хорошо. Елизавета Петровна не просто очень грамотная и образованная была, именно она как раз и начала первой создавать родословную нашего рода, именно она первой поняла важность этого дела. Улита Петровна была учителем русского языка и литературы и в возрасте старше восьмидесяти лет приводила наизусть такие цитаты из произведений и стихотворений классиков, что просто поражала меня своей памятью и эрудицией. Так что необразованность здесь не причем. Это просто местный говор. Кстати, название села Бур происходит от эвенкийского «остров на реке». До появления нашего прапрадеда Селивёрста в этих местах обитали кочевые эвенки, которые пасли оленей, перегоняя их из одного места в другое, их еще называют чаще тунгусами по месту расселения – река Нижняя Тунгуска. Вот от них и пошло название села Бур. Про эвенков не все слышали, а про тунгусов, думаю, что многие – по названию фильма про снайпера во время Великой Отечественной войне, по книге Угрюм-река, новый фильм по которой скоро появится на экранах телевизоров. Сюжет книги Угрюм-река, кстати, разворачивается не так уж далеко от мест, которые описываю. Еще интереснее то, что в роду Кузаковых имеется эвенкийская (тунгусская) ветвь. И это мой прапрадед, имени которого, к сожалению, так никто и не узнает. Это другая история, многим она, думаю, не интересна, поэтому не стану на ней останавливаться. Но что интересно, в родне это порой очень хорошо прослеживается по чертам лица, скул, разрезу глаз. Но не у всех. Когда родился отец, мой дед решил показать его эвенкам, которые жили в селе: вот мол, родился еще один тунгус. А они посмотрели на него и говорят: «Нет, это не тунгус. Это лючи.» По эвенкийски Лючи – это русский. Так за ним и закрепилось прозвище Лючи на его родине. Но моя мама, когда была недовольна отцом, наоборот постоянно говорила ему: «У, вредный тунгус!» 😊 Что интересно, у меня тунгусских черт вроде бы нет, а вот у брата Олега они немного просматриваются.
Добавлено спустя некоторое время
Поднялись выше, где раньше размещалась геологическая партия. Достаточно много очень больших, по меркам деревни, деревянных домов, некоторые из них уже разрушены. Но они абсолютно не похожи на деревенские дома, слишком большие, слишком высокие. Вначале просто не понял почему они так странно выглядят здесь, в чем дисгармония? Только в том, что большие и высокие? Но ведь мы привыкли, что обычно государственные или общественные здания всегда большие и высокие, больше того, это кажется нам вполне естественным и обычным. А здесь я почувствовал, что они не вписываются в общую картину деревни, как бы инородное тело для нее. На тот момент так и не понял, в чем же была инородность, что меня смутило тогда при виде этих домов. Только сейчас начинаю понимать, в чем причина. У обычного деревенского дома в подавляющем большинстве случаев присутствуют какие-то пристройки к нему, сени, веранда и т.д. Сени выполняют множество функций – это и возможность хранения продуктов, чтобы не идти за ними куда то во двор, и дополнительное утепление дома, поскольку при открывании дверей в сам дом тепло сначала попадает именно в сени, в конце концов, при сильных морозах там есть возможность согреться собакам или мелкой скотине. А здесь ровная четырехугольная коробка здания и всё, причем высота дома совершенно не обоснована с точки зрения экономии тепла. Тепло всегда поднимается вверх и для того, чтобы протопить такое здание, потребуется очень большое количество энергии, дров, а с учетом того, что окна в этих домах также были очень большие, то это еще большее растранжиривание. В деревне никогда не пойдут на такие огромные бессмысленные траты, это претит здравому смыслу любого сельского жителя.
Ещё большее напряжение вызвали молчание и тишина, стекол в домах нет, некоторые окна заколочены, ни одного человека. Ощущение полной запущенности и разрухи. А ведь здесь в восьмидесятые проживало до 500 геологов, были построены столовая, клуб, спортзал, общежития, две водокачки. Недалеко было обнаружено богатое месторождение калийных солей, предполагалось, что оно будет разрабатываться, сюда проведут железную дорогу. Но начались девяностые, Союз распался, геологическая партия на глазах стала хиреть, техника приходить в упадок, некоторые дома стали разбирать по бревнам.
Никак не мог понять, что же самое главное вызвало такой диссонанс во мне, когда осматривал и фотографировал это место. Даже вчера, когда начал описывать его, не мог выразить основную мысль и чувства. Только сегодня понял: в деревне замерло время, но жизнь продолжается. Медленно, неторопливо, размеренно, но она движется, не так как у нас на материке, и уж тем более, как в городах и мегаполисах, но здесь жизнь, и здесь ощущалось тепло, когда мы шли по деревне, несмотря на трескучий мороз на улице. А вот на месте бывшего размещения геологов замерло не только время, но и сама жизнь. Здесь ощущался холод, не телом, а душой. Это было как кладбище затонувших кораблей. Точнее, кладбище затонувших надежд.